Каморка

Николай Гумилев
У КАМИНА

Наплывала тень... Догорал камин,
Руки на груди, он стоял один,

Неподвижный взор устремляя вдаль,
Горько говоря про свою печаль:

"Я пробрался в глубь неизвестных стран,
Восемьдесят дней шел мой караван;

Цепи грозных гор, лес, а иногда
Странные вдали чьи-то города,

И не раз из них в тишине ночной
В лагерь долетал непонятный вой.

Мы рубили лес, мы копали рвы,
Вечерами к нам подходили львы.

Но трусливых душ не было меж нас,
Мы стреляли в них, целясь между глаз.

Древний я отрыл храм из-под песка,
Именем моим названа река.

И в стране озер пять больших племен
Слушались меня, чтили мой закон.

Но теперь я слаб, как во власти сна,
И больна душа, тягостно больна;

Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребенный здесь, в четырех стенах;

Даже блеск ружья, даже плеск волны
Эту цепь порвать ныне не вольны..."

И, тая в глазах злое торжество,
Женщина в углу слушала его.

В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград,

И горит над рдяным диском
Ангел твой на обелиске,
Словно солнца младший брат.

Я не трушу, я спокоен,
Я моряк, поэт и воин,
Не поддамся палачу.

Пусть клеймят клеймом позорным,
Знаю - сгустком крови чёрной
За свободу я плачу.

За стихи и за отвагу,
За сонеты и за шпагу,
Знаю, строгий город мой,

В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Отвезёт меня домой.

Это стихотворение считается последним, написанным Николаем Гумилёвым во внутренней тюрьме НКВД на Шпалерной. И неизвестно, каким образом, попавшим на волю. Оно впервые опубликовано на западе в 1970 году издателем и славистом Никитой Алексеевичем Струве

Завистливым рукам и злому языку
Да будет не дано вовеки прикоснуться
К проснувшейся душе, взошедшему ростку,
К заплаканным глазам, готовым улыбнуться.
Надежда Сосновская.

Dori писал(а):Николай Гумилев
У КАМИНА

Наплывала тень... Догорал камин,
Руки на груди, он стоял один,

Неподвижный взор устремляя вдаль,
Горько говоря про свою печаль:

"Я пробрался в глубь неизвестных стран,
Восемьдесят дней шел мой караван;

Цепи грозных гор, лес, а иногда
Странные вдали чьи-то города,

И не раз из них в тишине ночной
В лагерь долетал непонятный вой.

Мы рубили лес, мы копали рвы,
Вечерами к нам подходили львы.

Но трусливых душ не было меж нас,
Мы стреляли в них, целясь между глаз.

Древний я отрыл храм из-под песка,
Именем моим названа река.

И в стране озер пять больших племен
Слушались меня, чтили мой закон.

Но теперь я слаб, как во власти сна,
И больна душа, тягостно больна;

Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребенный здесь, в четырех стенах;

Даже блеск ружья, даже плеск волны
Эту цепь порвать ныне не вольны..."

И, тая в глазах злое торжество,
Женщина в углу слушала его.

какого года стихи?


интерсно, а поездки в Африку сам Гулилев и придумал или это был уже такой тренд в России и Европе?

коррелирует с духом фильма "Out of Africa"
С. Поллак - эммигрант из Одессы.

Кот Ученый писал(а):

Dori писал(а):Николай Гумилев
У КАМИНА

какого года стихи?

Осень 1910 года..

А венчание с Ахматовой состоялось 8 мая 1910 года.. )

" Целует бабушке в гостиной руку. И губы мне на лестнице крутой".
(АА).

и симметрично

" Целует мне в гостиной руку. И бабушку на лестнице крутой"
(ИМ)

Почти как про Ричмонд.

Прямые улицы Кургана.

Кургана улицы прямые!
Увидев вновь вас, понял я
С особой ясностью впервые,
Что это Родина моя.
Все тот же дом последний с края
Все та же верба сторожит.
Здесь дым младенчества витает
И прах отеческий лежит.
Босыми шлепая ногами
По теплой пыли городской,
Я здесь пронес сиротства камень
И холодок любви мирской.
Но я ничуть не укоряю
Ни мрак нужды, ни холод зим, -
Я все теперь благословляю
И все считаю дорогим.
Здесь знаю я любые вышки,
Любой забор, любой квартал,
Здесь я читал еще не книжки,
А только вывески читал.
Я здесь могу найти вслепую
Любое прясло с деревцом,
Любую лесенку, любую
Калитку с кованым кольцом.
Здесь дождевой порою вешней
На толстых сучьях тополей
Крепил я легкие скворешни,
Гонял со свистом голубей.
Да, я люблю любовью давней,
Без всякой ложной похвальбы,
И эти створчатые ставни,
И телеграфные столбы,
И крыш убранство жестяное,
И звон бубенчиков в ночи,
И в небо ввинченный ночное
Бурав пожарной каланчи.
Прямые улицы Кургана!
Я вновь и вновь на вас смотрю
И говорю вам без обмана,
Как сестрам брат, вам говорю:
Хотя внезапная разлука
И разделяла вас со мной,
Мне не забыть родного звука,-
Метели посвист ледяной.
И если есть во мне хоть малость
Того, что следует сберечь,
Так это ваша власть сказалась,
И отложилась ваша речь.
И если ярость азиата
Во мне, как брага, разлита,
Так это ваша виновата
Сквозная даль и прямота.

Сергей Васильев

Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.

Дева тешит до известного предела --
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!

___

Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.

Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных --
лишь согласное гуденье насекомых.

___

Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он -- деловит, но незаметен.
Умер быстро -- лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.

Рядом с ним -- легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.

___

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.

И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники -- ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.

___

Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела --
все равно что дранку требовать от кровли.

Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я -- не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.

___

Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум, -- или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?

___

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.

Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.

___

Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.

Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.

___

Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.

Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке -- Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

Кот Ученый писал(а):" Целует бабушке в гостиной руку. И губы мне на лестнице крутой".
(АА).

и симметрично

" Целует мне в гостиной руку. И бабушку на лестнице крутой"
(ИМ)

вот ещё Мандельштам..

От легкой жизни мы сошли с ума:
С утра вино, а вечером похмелье.
Как удержать напрасное веселье,
Румянец твой, о нежная чума?

В пожатьи рук мучительный обряд,
На улицах ночные поцелуи,
Когда речные тяжелеют струи
И фонари, как факелы, горят.

Мы смерти ждем, как сказочного волка,
Но я боюсь, что раньше всех умрет
Тот, у кого тревожно-красный рот
И на глаза спадающая челка.

А это о Мандельштаме..

В том времени, где и злодей —
лишь заурядный житель улиц,
как грозно хрупок иудей.
в ком Русь и музыка очнулись.

Вступленье; ломкий силуэт,
повинный в грациозном форсе.
Начало века. Младость лет.
Сырое лето в Гельсингфорсе.

Та — Бог иль барышня? Мольба —
чрез сотни верст любви нечеткой.
Любуется! И гений лба
застенчиво завешен челкой.

Но век желает пировать!
Измученный, он ждет предлога —
и Петербургу Петроград
оставит лишь предсмертье Блока.

Знал и сказал, что будет знак
и век падет ему на плечи.
Что может он? Он нищ и наг
пред чудом им свершенной речи,

Гортань, затеявшая речь
неслыханную, — так открыта.
Довольно, чтоб ее пресечь,
и меньшего усердья быта.

Ему — особенный почет,
двоякое злорадство неба;
певец, снабженный кляпом в рот.
и лакомка, лишенный хлеба.

Из мемуаров: «Мандельштам
любил пирожные». Я рада
узнать об этом. Но дышать —
не хочется, да и не надо.

Так, значит, пребывать творцом.
за спину заломивши руки,
и безымянным мертвецом
все ж недостаточно для муки?

И в смерти надо знать беду
той, не утихшей ни однажды,
беспечной, выжившей в аду,
неутолимой детской жажды?

В моем кошмаре, в том раю,
где жив он, где его я прячу,
он сыт! И я его кормлю
огромной сладостью! И плачу!

Белла Ахмадулина

echo писал(а):

....
Я уже заболеваю летом,
...............................

13 марта 1915

Мы урожая ждем от лучших лоз,
Чтоб красота жила, не увядая.
Пусть вянут лепестки созревших роз,
Хранит их память роза молодая.

А ты, в свою влюбленный красоту,
Все лучшие ей отдавая соки,
Обилье превращаешь в нищету,
Свой злейший враг, бездушный и жестокий.

Ты — украшенье нынешнего дня,
Недолговременной весны глашатай, —
Грядущее в зачатке хороня,
Соединяешь скаредность с растратой.

Жалея мир, земле не предавай
Грядущих лет прекрасный урожай!


В. Шекспир

Кот Ученый писал(а):
Жалея мир, земле не предавай
Грядущих лет прекрасный урожай!
В. Шекспир

Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world's due, by the grave and thee.

William Shakespeare