Каморка

Свистнула у Садальского...

Семья богатых ценителей живописи – отец и сын коллекционировали редчайшие картины.
Они часто собирались вместе, чтобы любоваться каким-нибудь шедевром.
Началась война во Вьетнаме и сына призвали в армию. Он был отважным и смелым солдатом и, спасая жизнь другого бойца, потерял свою собственную.
Отца известили о гибели сына и он глубоко горевал об этом.

Через месяц, перед Рождеством, раздался стук в дверь. У дверей стоял молодой человек с большим свертком в руках. Он сказал:
- Простите, вы не знаете меня, но я тот солдат, за которого ваш сын отдал свою жизнь. Он спас многих в тот день. Пуля попала в него, когда он нес меня на своих плечах…
Молодой человек протянул сверток:
- Он часто рассказывал о вас и о вашей любви к искусству. Я знаю, что это немного. Я не великий художник, но мне кажется, что ваш сын хотел бы, чтобы вы имели это.

Отец развернул бумагу. Это был портрет его сына, нарисованный молодым солдатом. Он был глубоко взволнован той точностью, с которой солдат изобразил черты лица его сына. Глаза молодого человека, изображённого на портрете, так сильно притягивали его, что он не смог сдержать слез. Он поблагодарил солдата и предложил ему плату за портрет.
- О, нет, сэр, я никогда не смогу оплатить то, что сделал ваш сын. Это подарок.

Отец повесил картину над своим пальто. Каждый раз, когда посетители приходили в его дом, он сначала показывал портрет своего сына, а уже потом остальную коллекцию картин.

Спустя несколько месяцев этот человек умер. После смерти должен был состояться большой аукцион его картин. Собралось огромное количество людей, среди которых были весьма влиятельные лица. Для них это был хороший шанс приобрести великие творения.
На платформе была выставлена картина с изображением сына. Ведущий ударил своим молотком.
- Аукцион мы начинаем с продажи картины «Сын». Кто даст свою цену за нее?
В зале была тишина. Затем послышался голос:
- Мы хотим видеть известные картины, пропустите эту.
Но ведущий настаивал на своем:
- Кто даст цену за эту картину? Кто начнет, предлагайте! Двести, триста долларов?
Послышался раздраженный голос:
- Мы пришли сюда не за этой картиной, мы хотим видеть Ван Гога, Рембрандта.
Нам нужно настоящее искусство!
Однако ведущий аукционом продолжал настаивать на своем предложении:
- «Сын»! «Сын»! Кто возьмет «Сына»?

Наконец, из самых последних рядов аукционного зала прозвучал голос.
Это был старый садовник, долгие годы служивший умершему хозяину и его сыну. Он сказал:
- …Я могу дать только десять монет за картину…
Это было все, что он мог предложить, он был очень бедным человеком.

- Так. Есть первое предложение на десять долларов, кто даст двадцать? - объявил ведущий.
- Дайте ему за десять, мы хотим видеть шедевры!
- Было предложено десять, кто-нибудь предложит двадцать?
Публика начала волноваться и высказывать недовольство. Картину «Сын» не хотел никто.
Ведущий ударил молотком:
- Десять долларов - раз, десять долларов - два, десять долларов - три.
Продано за десять долларов!
Человек, сидящий на втором ряду закричал:
- Теперь давайте нам настоящую коллекцию!
Ведущий положил свой молоток и сказал:
- Мне очень жаль, но аукцион закончен.
- Как?! А остальные картины?!
- Прошу прощения, но в соответствии с последней волей владельца, разыгрывается только эта картина.
Все имение и коллекцию получает купивший «Сына».

Мне вот эта нравится:

«В Нью-Йорке в одной из католических церквей ночью хулиганы бросили камень в окно. Утром пастор пришел на службу и видит в окне дырку. А ему через пару часов нужно вести службу. Была как раз зима и рождественские праздники. Все ремонтные службы и магазины на праздники не работают. Так что пастор сел в машину и поехал искать где-нибудь целлофановую пленку, чтобы закрыть временно окно.

Он увидел рождественский базар и остановился посмотреть, что там можно купить. Там люди продавали разные старые вещи, и пастор увидел льняную скатерть с большими красными крестами на ней. Он решил, что этой скатертью можно прикрыть окно и купил ее.
Вечером была служба, а после службы в церкви осталась одна женщина. Она спросила пастора, откуда у него эта скатерть на окне? Женщина рассказала, что она из Польши. Когда она была маленькая, в ее семье была такая скатерть, которую обычно клали на стол в церковные праздники: в Рождество или на Пасху. Женщина рассказала, что в конце войны ее отца схватили фашисты, так как он был подпольщиком, а им удалось скрыться, нелегально выехать из страны и в конце концов уехать в США. Пастор пообещал женщине, что после праздников, когда окно снова застеклят, он отдаст этой женщине скатерть и записал на всякий случай ее адрес.

На следующий день с улицы в церковь зашел старик. Он сказал, что увидел с улицы на окне скатерть, которая очень похожа на ту, что была в его семье в конце войны. Старик рассказал, что в конце войны его схватили фашисты, но вскоре его освободили наступающие советские войска. Свою семью он больше не нашел, и решил, что все погибли под бомбами. Потом в 60-е годы он уехал жить в США. Пастор отдал этому старику адрес женщины, с которой разговаривал вчера. Она действительно оказалась его дочерью».

mamida писал(а):Семья богатых... Все имение и коллекцию получает купивший «Сына».

aka
"чтобы стать женой полковника замуж нужно выходить за лейтенанта"
(да по гарнизонам с ним, по гарнизо-онам... лет 20. Ну, тебе ли не знать)

иле можно: "знал бы прикуп - жил бы в сочи", хотя, кгхе-м... в "сочи" можно и без прикупа

Китайская притча. Не помню откуда, если из Коэльо, да просят меня литературные эстеты.

Молодой человек пришел к старику и спрашивает, как суметь достичь чего хочешь? Как добиться успеха? Старик повел его к озеру, зашел вместе с ним по пояс в воду и говорит: "Опустись полностью в воду и попытайся пробыть под водой как можно дольше". Парень набрал побольше воздуха в легкие и нырнул. Продержался сколько мог, хочет вынырнуть, а не может - старик на него сверху сел и не пускает. Парень старался из последних сил. Наконец отпустил его старик. Парень выныривает чуть живой, а старик говорит: "Вот когда захочешь чего-нибудь так, как сейчас хотел глоток воздуха, тогда и сможешь этого достичь.

Игорь Николаевич писал(а):На следующий день с улицы в церковь зашел старик. Он сказал, что увидел с улицы на окне скатерть, которая очень похожа на ту, что была в его семье в конце войны. Старик рассказал, что в конце войны его схватили фашисты, но вскоре его освободили наступающие советские войска. Свою семью он больше не нашел, и решил, что все погибли под бомбами. Потом в 60-е годы он уехал жить в США. Пастор отдал этому старику адрес женщины, с которой разговаривал вчера. Она действительно оказалась его дочерью».

Или притча - вранье или старик ленивый.
В 50-х годах мои родные в Канаде (угнанные в оккупации) нашли родных в СССР за Уралом (после эвакуации) через Международный Красный Крест. Тогда же стали им слать посылки. А в 60-х пригласили к себе.

MAZ писал(а):

Игорь Николаевич писал(а):На следующий день с улицы в церковь зашел старик. Он сказал, что увидел с улицы на окне скатерть, которая очень похожа на ту, что была в его семье в конце войны. Старик рассказал, что в конце войны его схватили фашисты, но вскоре его освободили наступающие советские войска. Свою семью он больше не нашел, и решил, что все погибли под бомбами. Потом в 60-е годы он уехал жить в США. Пастор отдал этому старику адрес женщины, с которой разговаривал вчера. Она действительно оказалась его дочерью».

Или притча - вранье или старик ленивый.
В 50-х годах мои родные в Канаде (угнанные в оккупации) нашли родных в СССР за Уралом (после эвакуации) через Международный Красный Крест. Тогда же стали им слать посылки. А в 60-х пригласили к себе.

MAZ, Это же притча про церковь! Как жаль, что Вы ее не поняли.

Игорь Николаевич писал(а):...притча. Не помню откуда, если из Коэльо, да просят меня...

не не надо Коэльо, и не просИте Притча из порекомендованной тут неким ИгорьНиколаичем же книги.
В общем и целом сойдет, наверное, книга понравилась бы любителям Индии. Меня тамошняя жизнь совсем не вставляет, описания хватило, чтобы ехать туда не захотелось. В сети не редкость фотки, на которых мимо моющихся в Ганге индусов проплывает человеческий труп. Или, скажем, жители, без стеснения серущие (пардон мой френчъ) поутряне на городских пляжах, это у них что-то типа очень действенной оздоровительной процедуры.
Разделяю сарказм автора в отношении "лекарей" с их лекарствами из коровьего дерьма (пардон эгейн), и, в особенности, в части разоблачения подлых попыток индусов использовать поцыэнта, чтобы пропиариться. Очень напомнило поездку Битлз в свое время к Махариши, они угодили в ту же самую гадость, только устроенную более искусно.

Свеча горела...

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно… — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?

Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.

В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.
— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
— Да, продолжайте, пожалуйста.

— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.

— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
— Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.

Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

— Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.

— Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.

Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.

Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.
Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
Классика, беллетристика, фантастика, детектив.
Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
— Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.

Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
— А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

«Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».

Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.

Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.

Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.

Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
— Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От… От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…

— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.

— Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.

Майк Гелприн, Нью-Йорк (Seagull Magazine от 16/09/2011)

peterburjenka писал(а):Свеча горела...

Спасибо!

КОМПЛЕКСНЫЙ ОБЕД
(сокращенный вариант)



Однажды отец Павел, уже старенький и полуслепой, попал в большой город. Он служил там вместе с одним митрополитом. Митрополит дал отцу Павлу деньги на обратную дорогу, и они расстались. До поезда оставалось время, и отец Павел решил пообедать.

Заходит он в кафе, а девушка за стойкой говорит ему:
- А вы, дедушка, лучше уходите, вы плохо одеты.
И смотрит на его ноги. А на ногах у отца Павла - валенки, когда он уезжал из своей деревни, стояли морозы, а приехал в город - наступила оттепель, и с валенок на пол натекли лужи грязи. Пальто у батюшки тоже старое, ношеное, и чемоданчик в руке - вытертый, со священническим облачением внутри. Девушка, видимо, решила, что это какой-то бродяга. Отец Павел ушел.

Приходит в другое кафе, больше похожее на столовую, ему говорят: "
- У нас тут комплексные обеды! "
- Что ж, - отвечает отец Павел, - это хорошо.
Поставил у ножки столика чемоданчик, взял поднос, получил на него комплексный обед - первое, второе и компот. Поставил обед на свой столик, только собрался поесть - забыл ложку с вилкой! Пошел за ложкой с вилкой, возвращается - а за его столиком сидит какой-то мужчина и ест его первое. Вот тебе и комплексный обед. Сел отец Павел напротив и, ни слова не говоря, начал есть свое второе. Съел второе, хлеб по карманам разложил, а компот с тем мужчиной поделили поровну.

Тут мужчина встает и идет к выходу. Отец Павел глянул невзначай под стол, а чемоданчика-то и нет! Тот жадина украл. Съел половину его обеда, да еще и чемоданчик унес. Встал отец Павел из-за стола, побежал за вором, вдруг смотрит - стоит его чемоданчик. Только у другого столика. И обед на нем нетронутый. Перепутал! А мужчины того и след простыл. Тут у отца Павла даже голова заболела - вот ведь какой человек смиренный оказался, ни слова не сказал, когда отец Павел половину его обеда съел...

Рауати Ксентари, достойный сын расы Ксентари, вошел в дом Даоса и прямо с порога спросил:
— Что ты отдашь мне взамен на все тайны строения Вселенной?
Даос сидел профилем к своему гостю и созерцал стоящее перед ним жестяное ведро. Не поворачиваясь к пришельцу, он спокойно произнес:
— Вот это ведро с говном.
Инопланетянин крепко задумался.
— Но почему? — наконец спросил он. Мудрец медленно повернулся к гостю и строго посмотрел в его огромные темные глаза.
— Потому, что в доме Горного Даоса, — изрек он с прижимом, — не место ведру с говном!
В тот же вечер Рауати Ксентари просветлел и стал его учеником.

Женщина пришла к Конфуцию и спросила, чем многоженство отличается от многомужества.
Конфуций поставил перед ней пять чайников и пять чашек, и говорит:
— Лей чай в пять чашек из одного чайника. Нравится?
— Нравится, — согласилась женщина.
— А теперь, наоборот, лей в одну чашку из пяти чайников. Нравится?
— Ещё больше нравится, — говорит женщина.
— Дура! — заорал Конфуций. — Такую притчу испортила!

Однажды король решил посетить сумасшедший дом. Директор этого сумасшедшего дома сопровождал его, они заходили в каждую палату. Король весьма интересовался таким явлением, как сумасшествие, он изучал его.
Один сумасшедший плакал и вопил, и бился головой о решетку. Его мучения были столь глубоки, столь искренни, его страдание было таким проникновенным, что король попросил рассказать о том, как этот человек сошел с ума. "Этот человек любил одну женщину, — ответил директор, — но не смог ее добиться, — и попал сюда".
Затем они прошли в другую палату. В ней находился человек, плевавшийся в женский портрет. "А что случилось с этим человеком? — спросил король. — Похоже, он тоже имел дело с женщиной". Директор объяснил: "Да, с той же самой. Этот человек тоже влюбился в нее, но он ее добился. И поэтому он здесь".
))

“Как-то Лао-Цзы путешествовал с учениками, и они пришли в лес, где рубили деревья. Почти весь лес был уже вырублен, за исключением одного огромного дерева. Лао-Цзы попросил учеников узнать, почему это дерево не срубили. Они спросили лесорубов, и те ответили:
- Это дерево совершенно бесполезно. У него нет ни одной прямой ветки и так много сучьев, что оно не пригодно для изготовления мебели. Его дым вреден для глаз, поэтому на дрова его тоже не пустить. От этого дерева нет никакой пользы.
Ученики пересказали слова дровосеков Лао-Цзы, тот засмеялся и сказал:
- Будьте, как это дерево. Если вы полезны – вас срубят, вы станете мебелью в чьем-нибудь доме. Будьте, как это дерево, абсолютно бесполезны, и тогда вы вырастите в могучее дерево, и тысячи людей найдут тень под вашими ветвями.
А затем пояснил им:
- Будьте последними. Не пытайтесь доказать свою значимость. Вращайтесь в этом мире незаметно, чтобы наслаждаться, а не быть полезной вещью. Жизнь – это поэзия, а не товар на рынке.
Я не говорю, что вы не должны делать ничего полезного. Делайте полезные вещи, но помните, что настоящий опыт и величайший экстаз приходят от бесполезного. Через поэзию, любовь, медитацию.
Если вы способны делать то, что нельзя свести к товару, то величайшая радость наполнит ваше сердце. Будьте собой и делайте свое дело. Вы здесь не для того, чтобы вас продавали”.
Если вы пытаетесь быть полезным, вас используют. Если вы пытаетесь быть нужным, вас принудят и применят.

Жил-был прораб. Всю жизнь он строил дома, но стал стар и решил уйти на пенсию.
- Я увольняюсь, – сказал он работодателю. – Ухожу на пенсию. Буду со старушкой внуков нянчить.
Хозяину было жалко расставаться с этим человеком, и он попросил его:
- Слушай, а давай так – построй последний дом и проводим тебя на пенсию. С хорошей премией!
Прораб согласился. Согласно новому проекту ему надо было построить дом для маленькой семьи, и началось: согласования, поиски материалов, проверки...
Прораб торопился, потому что уже видел себя на пенсии. Чего-то не доделывал, что-то упрощал, покупал дешевые материалы, так как их можно было быстрее доставить... Он чувствовал, что делает не лучшую свою работу, но оправдывал себя тем, что это конец его карьеры. По завершении стройки, он вызвал хозяина.
Тот осмотрел дом и сказал:
– Знаешь, а ведь это твой дом! Вот возьми ключи и вселяйся. Все документы уже оформлены. Это тебе подарок от фирмы за долголетнюю работу.
Что испытал прораб, было известно только ему одному! Он стоял красный от стыда, а все вокруг хлопали в ладоши, поздравляли его с новосельем и думали, что он краснеет от застенчивости, а он краснел от стыда за собственную небрежность. Он сознавал, что все ошибки и недочёты стали теперь его проблемами, а все вокруг думали, что он смущен дорогим подарком. И теперь он должен был жить в том единственном доме, который построил плохо...

Мы все – прорабы. Мы строим наши жизни так же, как прораб перед уходом на пенсию. Мы не прилагаем особых усилий, считая, что результаты этой конкретной стройки не так уж важны. К чему излишние усилия? Но затем мы осознаем, что живём в доме, который сами построили. Ведь всё, что мы делаем сегодня, имеет значение. Уже сегодня мы строим дом, в который вселимся завтра.