"На злобу дня"

[genebest]

Песнь о Новой Войне


1.

Они всегда хотят войны,
России верные сыны.
И воевать, и убивать
Им хочется опять, опять...

И мы, друзья,

Понять должны,

Все вместе мы

Понять должны:

Они всегда хотят,

Они всегда хотят,

Они всегда хотят

ВОЙНЫ!

2.

Да! Это будет время гроз!
Да! Это будет море слёз!
И нам придётся
Грудью встать,
Чтобы убийц
За горло взять.

Пускай мерзавцы отойдут.
Пусть, наконец, они поймут,
Им всем давно пора понять:
ЧТО УКРАИНУ НЕ СЛОМАТЬ

3.

Они о братстве нам твердят,
но Каин Авелю - не брат.
Пусть Путин воет на луну,
Зовя на помощь сатану.

Пускай Шойгу бежит в тайгу
С Песковым вместе гнать пургу.
И все они должны понять,
Им всем давно пора понять:
ЧТО УКРАИНУ НЕ СЛОМАТЬ!

4.

У них все ставки на кону,
Но им не покорить страну,
В которой издавна живёт
И мирно трудится народ.

Пускай мерзавцы отойдут.
Пусть, наконец, они поймут,
Им всем давно пора понять:
ЧТО УКРАИНУ НЕ СЛОМАТЬ

Григорий Яблонский (Сент-Луис), родившийся в Киеве

[Ripley]

[RISK]

было...есть...будет?

[elena S.]

FEBRUARY 22, 2022...

[MAZ]

[genebest]

"Мне снился нынче страшный сон,
И в нем я видел очень ярко,
Сын Жириновского солдат,
А дочь Лаврова санитарка.

Вот с автоматами бегут,
Две дочки Путина в атаку,
И нажимая на курки,
Кричат: " ЗА РОДИНУ И ПАПУ"!

Тут танк горящий на боку,
А в нем Медведева сынок,
И дочь отважного Шойгу,
Его достав несёт в медблок.

Зюганов внук, Зюганов сын,
Наследник Матвиенко Вали,
Все как один пошли на фронт,
Чтоб братья в НАТО не вступали.

Бегут в строю Ковальчуки,
И Ротенберги с ними рядом,
И рвется Миллер на прорыв,
Во фланг с газпромовским отрядом.

Открыл глаза, потом закрыл,
Что за фантастика творится?
Наверно зря смотрел ТВ,
Вот хрень подобная и снится." (с)

[paw]

...

[elena S.]

[ElenaTs]

[Mr. Trump]

[elena S.]

[ElenaTs]

все мы дышим как мы слышим

[levak]

[Pektusin]

зы: клипу два года.

[Vassily]

Юрий Левитанский
Сон о рояле

Я видел сон — как бы оканчивал
из ночи в утро перелет.
Мой легкий сон крылом покачивал,
как реактивный самолет.

Он путал карты, перемешивал,
но, их мешая вразнобой,
реальности не перевешивал,
а дополнял ее собой.

В конце концов, с чертами вымысла
смешав реальности черты,
передо мной внезапно выросло
мерцанье этой черноты.

Как бы чертеж земли, погубленной
какой-то страшною виной,
огромной крышкою обугленной
мерцал рояль передо мной.

Рояль был старый, фирмы Беккера,
и клавишей его гряда
казалась тонкой кромкой берега,
а дальше — черная вода.

А берег был забытым кладбищем,
как бы окраиной его,
и там была под каждым клавишем
могила звука одного.

Они давно уже не помнили,
что были плотью и душой
какой-то праздничной симфонии,
какой-то музыки большой.

Они лежали здесь, покойники,
отвоевавшие свое,
ее солдаты и полковники,
и даже маршалы ее.

И лишь иной, сожженный заживо,
еще с трудом припоминал
ее последнее адажио,
ее трагический финал...

Но вот, едва лишь тризну справивший,
еще не веря в свой закат,
опять рукой коснулся клавишей
ее безумный музыкант.

И поддаваясь искушению,
они построились в полки,
опять послушные движению
его играющей руки.

Забыв, что были уже трупами,
под сенью нотного листа
они за флейтами и трубами
привычно заняли места.

Была безоблачной прелюдия.
Сперва трубы гремела медь.
Потом пошли греметь орудия,
пошли орудия греметь.

Потом пошли шеренги ротные,
шеренги плотные взводов,
линейки взламывая нотные,
как проволоку в пять рядов.

Потом прорыв они расширили,
и пел торжественно металл.
Но кое-где уже фальшивили,
и кто-то в такт не попадал.

Уже все чаще они падали.
Уже на всю вторую часть
распространился запах падали,
из первой части просочась.

И сладко пахло шерстью жженою,
когда, тревогой охватив,
сквозь часть последнюю, мажорную,
пошел трагический мотив.

Мотив предчувствия, предвестия
того, что двигалось сюда,
как тема смерти и возмездия
и тема Страшного суда.

Кончалась музыка и корчилась,
в конце едва уже звеня.
И вскоре там, где она кончилась,
лежала черная земля.

И я не знал ее названия —
что за земля, что за страна.
То, может быть, была Германия,
а может быть, и не она.

Как бы чертеж земли, погубленной
какой-то страшною виной,
огромной крышкою обугленной
мерцал рояль передо мной.

И я, в отчаянье поверженный,
с тоской и ужасом следил
за тем, как музыкант помешанный
опять к роялю подходил.